Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах] - Семен Аралов

Так и случилось. Проехали километров десять, поезд на ходу начал стрельбу. Потом стал. Платформа вмиг опустела.

Урасов и еще двое венгров-крестьян, с которыми он успел познакомиться, сразу подались влево, в ближний лесок. Да и дорога туда вела. За ними потянулись и остальные, всего человек тридцать.

Урасову было ясно: вдоль железной дороги идти опасно. Поэтому он решительно направился к лесу. Пошли по опушке. Вскоре показалась деревня. Там расспросили дорогу на Винницу. Владимир и двое крестьян-венгров зашагали впереди. Нужно было засветло попасть в город.

Вдалеке проехал петлюровский конный разъезд. Вроде бы не заметил никого…

Шли и шли дальше усталые военнопленные. Впереди чернели соломенные кровли.

— Отдохнем малость, — сказал Урасов своим спутникам.

Вошли в село. А там полно петлюровцев! Конные, пешие. Чувствовалось: давно поджидают. Многие нетвердо стоят на ногах, покачиваются, сверля исподлобья мутными, недобрыми глазами.

Сидевший на коне здоровенный детина тронул лошадь шпорами, подъехал. Провел рукой по усам — правый был закручен вверх, левый — вниз.

— Стройсь! — крикнул хрипло.

Выстроились. Урасов занял место в самой середине. Конный снова — рукой по усам.

— Предупреждаем: усэ ценности, как-то: золото, серебро, николаевские деньги и прочие брильянты — приготувать к конфискации. В случае скрытия — меры военного времени — шлепаем на месте!

Четыре шеренги зашевелились. Из-за пазух, из карманов, шапок вынимались ценности. Урасов приготовил десяток рублей серебром. Остальные деньги лежали в старом сундучке с двойным дном.

Несколько петлюровцев пошли по шеренгам. Осмотр начали с двух концов. У бандитов были мешки — в них ссыпали добычу. Ото всех сильно несло самогоном.

Урасов внимательно наблюдал за обыском. У двух военнопленных бандиты распороли пальто и нашли деньги. Их тут же зверски избили. Стоявшие рядом шарахнулись в стороны.

— Стой, суки, а то всех порубаемо!

Пока восстанавливался порядок, Владимир успел передвинуться левее: он заметил, что двое «конфискаторов» слева менее тщательно шарят, хотя больше матерятся. Тучный петлюровец с желто-голубым бантом на папахе каждого тыкал кулаком в грудь:

— Шо у тэбе?

Жадно хватал деньги, хлопал пленного по карманам и, нещадно матерясь, подходил к следующему.

Вот он наконец остановился перед Урасовым. Ожидая удара в грудь, Владимир стал чуть боком, так, чтобы удобней было откинуться назад. Удар скользнул по пальто.

— Шо у тэбе?

Владимир протянул завязанное в платок серебро. Тучный с жадностью захватил горсть, высыпал себе в карман.

— Оце й усэ?

— Все. Больше ничего нету.

Колючие глаза недоверчиво шарили по фигуре Урасова.

— Вот разве что это… — Он подтолкнул ногой свой сундучок, раскрыл. Там сверху лежали специально заготовленные мыло, дамские чулки и другая дефицитная дребедень. Все это быстро очутилось во вместительном кармане петлюровца.

— Скидай ботинки!

У Владимира были новые, крепкие кожаные ботинки сорок пятого размера — на два номера больше, чем нужно. — тоже не случайно.

Грабитель тут же натянул ботинок, повертел ногой, неожиданно швырнул обратно:

— Дужэ вэлыки.

Выругался витиевато и подошел к следующему.

«Кажется, пронесло». Спина Владимира была влажной.

«Конфискация» закончилась. Два вздувшихся мешка награбленного бандиты поднесли к верховому усачу, перебросили через седло. Главарь махнул нагайкой вдоль улицы:

— Топай отседова к… да побыстрей! Щоб через пять минут духу вашего не было!..

Деревня осталась позади. Через несколько часов пришли в Винницу. А там — вновь вперед и вперед.

С трудом — то на товарняке, то пешком — добрались до Жмеринки. Дальше — до Проскурова — месили грязь на проселочных дорогах. Все время слышалась орудийная стрельба. Наконец добрались до вокзала. В зале ожидания — стоны, крики. Оказывается, здесь были те, кто попытался доехать товарным составом из Жмеринки. Перед самым Проскуровом рельсы оказались разобранными, произошло крушение. И теперь в вокзале лежали люди с тяжелыми ушибами, с переломанными руками, ногами. Петлюровцы озлобленно кричали, чтобы все убрались с вокзала. Одного военнопленного, пытавшегося возражать, застрелили. Чувствовалось, что бандиты готовы распоясаться вовсю.

— Пойдем отсюда скорее, — предложили спутники Владимира. — Вона что творится! Петлюровцы как скаженные бегают.

Урасов окинул взором зал. На лавках, на полу лежали раненые, беспомощные, стонущие люди.

— Ну что смотришь, пошли! — тянул его за рукав сосед.

Владимир поставил свою ношу в угол. Сказал:

— Покарауль, я поищу аптечку.

Он побежал к дежурному по вокзалу. Аптечка нашлась. И Урасов принялся перевязывать и врачевать. Искусству оказывать первую помощь, особенно при ушибах, переломах, он научился еще до революции, в Перми, когда был дружинником. Через несколько минут нашлись добровольные помощники. Как могли, облегчали они участь раненых.

Урасов не заметил, сколько прошло времени.

Вдруг кто-то грубо схватил его за плечо, толкнул, едва не повалив на пол. Петлюровец!

— Пойдем! — приказал он.

Раздалось сразу несколько голосов раненых:

— Так то ж дохтур!

— Побойтесь бога!

— Отпусти фершала, ради Христа!

Петлюровец замахнулся прикладом на раненого и заорал:

— Прекрати лопотать! Его главный врач требует!

— Какой главный врач? — удивился Урасов.

Петлюровец показал на окно:

— Разве не видишь? Санитарный поезд прибыл.

Владимира проводили в пассажирский вагон.

Главный врач — худой, лысый, в пенсне — заканчивал ужинать. На столике стояла бутылка коньяку.

— Ты что же, любезный, фельдшер?

Владимир вытянулся:

— В нашей австро-венгерской армии такого звания нет. Я санитар.

— Так ты, значит, австро-венгерский пленный?

— Так точно, ваше благородие.

— Мне передали, ты умело действуешь… А жаль, что ты не фельдшер и что астрияк.

— Словак, вашескородие.

— Ну, черт с тобой, все равно. Садись за стол. Ешь!

От коньяка Урасов отказался («голоден, опьянею»), но поел как следует. Врач выпил еще коньяку.

— Слушай, словак, а пожалуй, я дам тебе медикаментов на дорогу.

— Отберут все равно…

— Не отберут, получишь бумагу.

Так Урасов нежданно-негаданно стал обладателем петлюровской охранной грамоты на украинском языке. В ней говорилось, что медикаменты выданы санитарным отделом атамана Петлюры фельдшеру Браблецу для оказания медицинской помощи группе военнопленных, следующих на родину.

С такой грамотой Урасов смело ходил к комендантам и всевозможным начальникам и в конце концов пересек австро-венгерскую границу.

…Потрепанные и грязные пассажирские вагоны февраля девятнадцатого года. Они скрипят, покачиваются, стонут. Поезд идет на Дебрецен. В вагонах — бывшие военнопленные и сопровождающие — представители австро-венгерских властей. У них — альбомы с фотографиями тех, кто находится в русском плену. Показывают, спрашивают: кого знаете, где он сейчас, чем занимается. Не нравятся Урасову эти сопровождающие. В Дебрецене наверняка загонят всех в «карантин», будут проверять. В сумерках, когда поезд с натугой преодолевал подъем, Урасов спрыгнул, скатился вниз, под откос. Было уже темно. Зашагал вслед поезду по шпалам. Накрапывал дождь. Сильней и сильней. Он лил всю ночь. К рассвету, промокший до костей, Урасов добрался до станции Горонда. Вокзал пуст. Поезд на Будапешт отправится через четыре часа. Надо воспользоваться этим временем, чтобы хоть кое-как обсохнуть. Побродил немного по прилегающим к вокзалу улицам, суша одежду теплом своего тела. Ехать сразу в Будапешт, не зная обстановки, рискованно. Поэтому взял билет до Хатвана: там много русских, работающих на сахарном заводе, легче затеряться в случае беды.

Наконец подали поезд. В купе сели четверо. Супружеская пара и еще двое мужчин. Владимир бросил быстрый, оценивающий взгляд. «Срисовал», как говорят. Одеты хорошо. Двое мужчин — один худощавый, второй пухлый и мягкий, как подушка, — подозрительно покосились на незнакомца: его помятый, сырой, видавший виды костюм вызвал гримасу. У худого в петле жилета матово поблескивала золотая цепочка часов, на пальцах толстяка — два дорогих перстня. «Ну и компания!» — подумал Урасов.

Он закрыл глаза. «Притворюсь дремлющим, чтобы не было расспросов». Все же толстяк улучил момент:

— В Будапешт направляетесь?

— Нет, в Хатван.

В разговор вступил худой:

— Позвольте спросить, вы, кажется, не венгр?

Урасов посмотрел в упор. «Черт тебя возьми! На шпика похож».

— Я словак. Еду в Хатван, домой.